пресса о театре

Слово о полку без Игоря

На Малой Бронной, на Малой сцене — такой былинный зачин вполне в духе премьеры театра, которую представил режиссер Кирилл Вытоптов по тексту Саши Денисовой. Денисова — одна из основных фигур русского вербатима — соединила полевые исследования мира ЧОПов, укрытых в стеклянных будках, с древнерусским эпосом.

Сцена из спектакля.
Фото — Варвара Ливанова.

На маленькой сцене художница Нана Абдрашитова построила не только будку с турникетом, она поставила решетки-солнца на глухие окна, периметр обозначила допотопными велюровыми диванами, на линолеум бросила старый ковер, а в углу поставила гимнастического коня (этот спортивный снаряд — вот и весь след славных всадников древнего войска).

Эпос — всегда про войну, про героя. Самый древний русский — не про победы, а про неудачный поход и плен. Пленниками выглядят в спектакле и эти мужики разных возрастов и национальностей, в мешковатой форме с планкой «охрана», запертые в стаканы своих будок, привычные, как пыльные фикусы в углах. Но тут им дают слово — в прямом смысле: десять человек по очереди выходят на первый план и отвечают невидимому интервьюеру.

Сцена из спектакля.
Фото — Варвара Ливанова.

Отчетливый, словно бы «межгалактический» голос, принадлежащий актрисе Марии Зайковой, допрашивает каждого о прошлой работе, родном городе и в конце дает задание произнести нечто на древнерусском. Куда они все проходят собеседование, на что их рекрутируют — так и остается загадкой, но эти тертые и ушибленные жизнью мужики понимают, что вопросы здесь задают им, а не они. Безнадега — сквозная интонация у всех. А так перед нами проходит живая череда характеров, профессий и возрастов, и подлинная подкладка этих собранных документальных историй делает их самым живым и интересным в спектакле, хотя имена у персонажей отняты — взамен им присвоены цифро-буквенные обозначения.

Особенно хороши тут Андрей Субботин, мгновенно меняющий маски робко-растерянного С14 и самоуверенного, мачистски-покровительственного С15 — с помощью одной лишь мимики, осанки и интонаций; Леонид Тележинский — Л22, очень убедительный опасный кавказский гордец; Дмитрий Варшавский — Д04, простоватый красавец-качок, который отсутствие образования старается возместить употреблением красивых слов не к месту; Александр Терешко — Т00, матерый пахан, у которого повадки старой вохры; и Аскар Нигамедзянов — Н94, печальный умник, которому высшее образование ни на что больше не пригодилось, кроме как просвещать сменщиков на посту.

Сцена из спектакля.
Фото — Варвара Ливанова.

В России около полутора миллионов охранников — армия без оружия и без полномочий, без перспектив, без подвигов, без доблести, без славы. Бесчисленные полки мужчин и женщин тухнут перед мониторами и турникетами, заваривают «доширак», проверяют пропуска и часами не произносят ни слова — не с кем и незачем. Вот этой безгласной армии и предоставлен голос, а с ним — целый веер гласных, давно вышедших из употребления. Зачем и к чему бедняг в черной форме мучают ерами и ерями, так и остается неизвестным. Но для них что-то тайное и значимое поставлено на карту, так старательно они повторяют за механической женщиной давно редуцированные гласные, так воодушевленно, поправляя друг друга, с соревновательным азартом исполняют куски древнего текста. «Надо что-то делать, сколько же так можно» — рефрен историй жизни, и когда каждый из охранников снимает с шеи и разворачивает шарф своей болельщицкой расцветки, перед зрителем разворачивается панорама прошлого, где каждый город — как славный полк: Киев, Курск, Полоцк… Только дальше-то что? Морок славянской героики, спустившийся было в полутемную проходную, валит героев с ног, не к подвигам зовет, а погружает в сон, и тела их разбросаны по старым диванам в причудливых позах, точно тела павших на поле неслучившейся брани. Меж бормочущих по-древнерусски бродит воин в кольчуге и на коне, призывающий «крепко на брань положиться» — призрака ли Игоря играет Егор Барановский, или мечту мальчишки, запертого в «стакан» с юных лет, пусть на игрушечном коне и в алюминиевом шлеме? Нет ответа на призыв Игоря, и конь его брошен, как старая рухлядь, и растет сквозь него цветок, как сквозь череп другого известного в русской литературе вещего коня — очень красивый сценический образ, выразительный символ безысходности.

Сцена из спектакля.
Фото — Варвара Ливанова.

Переступая через разбросанные тела, скользит над ними прелестная тень — курлыча, припевая и щелкая, как птица: эта сновиденная Ярославна водит бебряными рукавами, укрывает полегших и не знает, где ее Игорь, встретит ли она его когда. Молодая актриса Лина Веселкина в этом мужском мире играет женское присутствие — почти невозможное, морочное во сне или опасное в жизни: явившись на проходную в кожаных шортах и косухе, пытается то просьбой, то угрозами прорваться через кордон, а когда не удается — оборачивается нежитью, шипящим ящером, от которого сгрудившиеся охранники крестом держат металлоискатели.

Парад смешных придумок и точно найденных документальных деталей все же не становится действием, кажется затянутой экспозицией. Вопросы, заданные как двигатель сюжета в начале — куда рекрутируют этих людей, что поставлено на карту, что именно, в конце концов, они охраняют? — тают в дальнейшем сценическом повествовании. Но в самой смыкающейся, как водная гладь, ткани спектакля, вероятно, и есть ответ: невозможность действенного разрешения конфликта, подмена действия праздничными славословиями и хоровым пением, надежда, всплеснувшая было на строгий голос собеседования неведомо куда и погасшая без объяснений и решений. «Надо что-то делать, сколько можно!» — и снова кипятить чаек.

Сцена из спектакля.
Фото — Варвара Ливанова.

Этот невоенный хор, подобие корпоративного гимна людей в форме несуществующего войска разливается печальным эхом и оставляет их все там же — на велюровых диванах, на проходной, ни туда, ни обратно, без подвига, без Игоря, без выхода.

Охрана — необъятная трясина, которая обезличивает человека, отнимает у него смысл, способность к действию, в конце концов, пол. Делает ненужными мужественность, ум, активность, любые способности. Охрана приспосабливает к себе и дает иллюзию власти и общности — третий женский образ, в котором является Веселкина, уже и не женский совсем: обложенная толщинками и обтянутая охранницкой формой баб-Маша. Консьержка, восседающая скифской бабой и механистично принимающая подаяния в окно будки, выпевает на одной ноте хвалу своему теплому месту, себе самой и тому общественному устройству, которое имитирует жизнь и деятельность, на самом деле их отняв.

Читать полностью