Гастрольный спектакль Московского Театра на Малой Бронной «Тартюф» стал настоящим праздником для рижских зрителей, пришедших в театр «Дайлес».
Бессмертная комедия Жан–Батиста Мольера, идущая на театральных подмостках уже 353 года, — вариант беспроигрышный. Но великую пьесу еще проще загубить, чем творение–однодневку. Если не работать в ней филигранно. И Театр на Малой Бронной явил нам это совершенство.
Точное попадание
Режиссерское чутье у Павла Сафонова очень точное и тонкое, поэтому роль Тартюфа он отдал народному артисту России Виктору Сухорукову, на роль отца семейства Оргона пригласил Александра Самойленко, а ключевую роль служанки Дорины отдал Агриппине Стекловой, актрисе Театра «Сатирикон».
Виктор Сухоруков делился с нами на тему того, как начиналась работа:
— Читаем пьесу — умеет же Павел Сафонов кастинг проводить! — и там про Тартюфа все говорят, даже спорят, уже ругаются, конфликтуют, разлад в семье — а я еще на сцену не вышел! И так проходит 45 минут. Открываю свою роль, начинаю читать и спрашиваю: «Разве это не современно? Я еще на сцену не вышел, а меня уже обложили всякими словами, дали клички и прозвища, облепили таким позором и грязью — и как жить после этого?!.»
И такие наши разговоры и помогли и режиссеру, и вместе с ним нам сочинить очень оригинальную историю. Потому что в тот момент, когда мы репетировали эту пьесу, по Москве шло уже пять «Тартюфов». И мы задали вопрос режиссеру: «Зачем наш–то «Тартюф» нужен?». «Не волнуйтесь», — ответил он. В итоге выжил именно наш спектакль.
Уважаемый шкаф
Этот «Тартюф» идет уже пять сезонов при постоянных аншлагах. Оформление спектакля очень лаконичное, но емкое и «говорящее». И потом — так великолепна игра актеров, что декораций не замечаешь.
И все же одним из «играющих» предметов становится старинный шкаф, из которого появляется Тартюф — сначала в образе то ли серой платяной моли, то ли юродивого «калики перехожего», обмотанного какими–то серыми тряпками, в лохмотьях и со странным «шлемом» голове.
А во втором действии, когда отец семейства Оргон отписал ему свой дом, наш герой уже выходит из шкафа почтенным господином, разодетым и лопающимся от своей важности.
Сухоруков признавался, что каждый миллиметр роли, каждое мгновение на сцене выверял тщательнейшим образом и без конца работал и работал… Ужимки и прыжки требуют недюжинных сил, точности, верной драматургии. Каждый жест, мельчайшее движение и выражение лица создают грандиозную картину чудовищного обмана, предчувствие грядущего злодейства.
А чего стоит сцена соблазнения Тартюфом жены хозяина Эльмиры! Актер появляется в чудовищном и очень смешном нижнем «корсете» с разноцветными ленточками, с непропорционально увеличенным гульфиком. И здесь Сухоруков не сваливается в пошлость, тонко балансируя на грани приличий и фола.
В конце Сухоруков «проплывает» где–то за облаками, над сценой в образе короля — фигура в несколько метров высотой в огромном золотисто–желтом платье вершит правосудие, помогая своим подданным. Величие создается актером забавное, как будто наигранное…
О «третьем сословии»
Тартюфу противостоит служанка Дорина — ловкая, тонкая и хитроумная, стоящая на страже спокойной жизни обитателей дома, всей душой болеющая за них. Именно благодаря ее усилиям откроются глаза у Оргона. Агриппина Стеклова везде оказывается вовремя, она создает образ очень сильной личности — Мольер и хотел вывести на арену и показать житейский ум и мудрость «третьего сословия» — в отличие от ее глуповатого хозяина.
— Мольером это противостояние заложено, — говорит Стеклова. — Все персонажи стараются, чтобы это было противостояние. Но с Тартюфом вступать в какой–то контакт опасно. Как нужно действовать, чтобы убедить ослепленного, очарованного, влюбленного в Тартюфа человека? Что надо делать, чтобы его переубедить? Об этом мы думали все вместе.
Свет и цвет
Оргон — тоже удача спектакля. Александр Самойленко ведет роль филигранно, на него досадуешь — ну какой же дурак, слепец! — потом ему сочувствуешь а заканчивает он свою роль не столько прозрением, сколько великим замешательством. И как? И что? И куда он теперь? Как он будет жить дальше? Это находка актера.
Весь актерский ансамбль играет самозабвенно — дети Оргона, Оскар и Марианна, ее жених Валер, хоть и проявляют несвойственную современного поколения покорность воле родителей, но и бунтуют тоже — в этом они очень современны.
Великолепны костюмы, которые создала художница Евгения Панфилова — они соответствуют эпохе, со всеми кринолинами и нижними корсетами, но они же у нее и играют. В начале костюмы черные и серые, но постепенно становятся светлее, и вот уже Марианна надевает ослепительное подвенечное платье с фатой.
Сценограф Николай Симонов играет со светом — в начале спектакля мы видим маленькие лампочки, а в конце над сценой опускается гигантская «лампочка Ильича» — как символ прозрения: пелена спала с глаз и картина мира предстала в истинном свете.
Когда горит канделябр…
Прочла в одном интервью Сухорукова о том, что он очень ценит коллективную энергию. И спросила у него сейчас — а как с этой постановкой?
— Есть огромное число выражений по поводу театра как организма — и террариум единомышленников, и скопище интриг, и много чего. Особено в гостеатрах, структурах казенных. Вы не поверите — к вам привезли уникальный случай содружества, соратничества, союзничества. Слово «команда» тут даже не отражает сути. Мы все существуем ансамблево. Взаимопонимание, взаимоуважение, симпатия друг к другу. Это же нужно терпеть друг друга — а мы все личности, сильные, темпераментные.
Саша Самойленко сейчас скромно молчит, но знаете, как он ругался с режиссером на репетициях! Но в результате вы увидели на сцене чудо. Мы поистине получили «государственную премию» за этот спектакль в одном слове: «Мы — ансамбль». У нас нет каких–то единственных и неповторимых, горит не одна свеча, а целый канделябр!
А на вопрос, как перекликается спектакль с современной действительностью, Сухоруков ответил:
— Убогость, притворство, лицемерие и жажда власти — это в мировой драматургии всегда присутствовало, и мы всегда будем это играть. Мы ведь спектакль ставим о человеческих заблуждениях. В финале вы видите великое заблуждение человечества — и это может быть не только в России, а где угодно.