Смена курса
После шумного «Берега утопии» в РАМТе стало очевидно, как недостаёт столичной сцене работ Стоппарда, богатых мыслью и чувством. Однако, Сергей Голомазов — давний поклонник драматурга (когда-то он сам играл в российской постановке «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» в Театре Маяковского), на сцене руководимого им Театра на М. Бронной поставил «Аркадию», самую, пожалуй, изощрённую интеллектуальную игру сэра Томаса.
В приложении к программке театр разъясняет некоторые темы, затронутые драматургом: рассказывает нынешнему зрителю, что за страна Аркадия, кто такой Байрон и каковы 2-й закон термодинамики и теорема Ферма. Последнее особо важно, поскольку язвительный автор вывел среди героев тринадцатилетнюю девочку, гениального математика, опередившую своё время, и контраст с уровнем образованности публики должен придать действию дополнительную энергию, а зрителю — обострённость восприятия. Впрочем, Стоппард вряд ли ожидал, что его создание столкнётся с аудиторией, которой надо растолковывать элементарные вещи. Мощь мысли, столкновения интеллектов нечасто в чести на русской сцене, а сегодня особенно не востребованы.
Сценограф Алексей Порай-Кошиц от портала к порталу выстроил стену старого дома, сквозь окна-двери которой чудятся иные пространства, точно следуя пожеланиям автора. Персонажи на авансцене подаются крупным планом, их хочется разглядывать, разгадывать, поверять на соответствие эпохе — не все выдерживают проверку. Стоппард верен единству места — всё происходит в одной усадьбе, но насмехается над единством времени: сцены из начала века ХIX (в этой усадьбе гостил Байрон) сменяются эпизодами конца ХХ (расследуется случай, связанный с пребыванием знаменитого лорда). Соответственно кто-то из актёров играет давно ушедших, кто-то наших современников, причём драматургу важна зримая смена героев и столетий, порой он одновременно помещает на сцене персонажей разных эпох. Режиссёр ещё усиливает мотив быстротечности, изобретая общее для них действие: вот юной леди учитель возвращает тетрадку — её передают из рук в руки, сидящие рядом люди двух столетий. А вот распахиваются двери в сад — у каждой из створок стоят, глядя друг на друга или в зал, дальние предки и нынешние потомки…
В таком коллаже необходимо мгновенное узнавание, чёткое отличие представителей века минувшего от сынов и дочерей последующего — качество, почти утраченное современной сценой, предпочитающей вневременную условность. Игра в прошлое убедительна у Данила Лавренова, ещё недавнего актёра питерского МДТ (завидное приобретение для столичных подмостков в целом): его учитель Септимус сдержан и раскован, как и подобает аристократу (в его дружбу с мятежным Байроном веришь безоговорочно), дерзок и нахален, как положено 22-летнему, но и способен быть требовательным и заботливым по отношению к своей взбалмошной ученице. Пожалуй, только его неразделённая любовь к хозяйке усадьбы, леди Крум нуждается в более рельефном выражении, но тут можно предъявить претензии к исполнительнице этой роли Ларисе Богословской — актрисе тонкой, но здесь перемудрившей с эксцентрикой. Её героиня не вызывает особой симпатии, и любовь учителя ставится под вопрос.
Вообще знаменитая британская оригинальность, которую с любовной усмешкой описал Стоппард, зачастую понимается артистами как клоунада (нечто родственное Комеди Клабу), что разрушает изящество авторских построений. Разве что опытнейший Владимир Ершов, который первым выходом своего героя, разгневанного рогоносца, тяготеет к эстраде, в дальнейшем рисует с изяществом бездарного и тщеславного поэта.
Пока сомнения вызывает центральная героиня — тринадцатилетняя девочка в исполнении Антонины Шеиной, грациозной ученицы Голомазова. От неё требуется филигранное распределение сил, поскольку роль тройной сложности: вначале никто из зрителей, как и из действующих лиц, не подозревают в капризном подростке основного персонажа, единственного, кто войдёт в историю благодаря собственным заслугам, а не знакомству с великим человеком. Проследить превращение утёнка в лебедя — задача уже трудная, а тут ещё преображение возрастное, расцвет женственности из угловатого подростка (недаром Стоппард дал ей лета Джульетты). Наконец, надо сыграть гениальность, передать взрывчатую смесь заурядной зубрёжки и головокружных прозрений, от которых теряет дар речи даже её суперобразованный педагог. (В эти открытия не могут поверить высокомерные потомки следующего столетия. )
Стоппард не случайно настаивает на схожей обстановке той же единственной комнаты: «нет необходимости заменять предметы быта, присущие началу прошлого века, современными — пускай соседствуют на одном столе». Для драматурга важны перемены в человеческой психологии — если они и в самом деле появились за пару столетий (будь изменения свидетельством деградации или прогресса).
Среди наших современников первое место занимает — в пьесе и постановке — Ханна Джарвис, писательница, которая, как тогда Байрон, гостит в том же поместье. Для Веры Бабичевой, актрисы нервной и энергичной, важно, что её Ханна — единственный человек, способный сочетать мысль и чувство, реальность существования и возможность полёта. Баланс между приземленностью и мечтой — не условие ли мифической и манящей Аркадии? Ханна у Бабичевой резка, но и по-женски уступчива: положение автора бестселлера осложняется помолвкой со старшим сыном хозяйки, сегодняшним математиком, который не верит в открытия, сделанные когда-то его дальней родственницей. Валентайн в исполнении Андрея Рогожина — ещё одно точное актёрское создание, бесстрастный приверженец точной науки.
Ханне удаётся пробудить в нём человечность, но надолго ли? Остальные современники выглядят бледнее, будь то антипод Ханны — байроновед Солоуэй, падкий на мыльные сенсации, или ещё одна представительница владетельного рода — раскованная, а на деле зацикленная на утверждении своей свободы Хлоя. У молодых актёров, включая и Ивана Макаревича, единственного, кто исполняет две роли — Гаса из века ХIХ и Огастеса из века ХХ, заметен общий недостаток: они обучены, но не воспитаны.
Это означает приемлемое поведение их персонажей на уровне обыденности (органично — на профессиональном сленге), простейших реакций, «сериальности» — в послужном их списке мелькают то «Моя прекрасная няня», то «Бой с тенью». Съёмки в такого рода действах опасны — особенно для молодых, не обладающих иммунитетом, — ориентацией на непритязательного зрителя. На сцене молодые не в состоянии ни осознать место своего героя в общей мозаике образов, ни сыграть родственное сходство, ни даже актёрски выступить сплочённой командой со старшими.
Есть и претензии к более опытным лицедеям, поскольку самыми уязвимыми моментами спектакля оказываются состязания интеллектов. Из трёх видов энергии, которые должны властвовать на подмостках, в необходимой мере есть лишь эмоциональная, традиционно сильная для русской сцены. Менее благополучно с другой — энергией физических действий, хотя кто-то из молодых может пройтись колесом. Но вот с мозговыми атаками и усилиями совсем скверно. Там, где у драматурга напряжение поиска, как правило, заключённое в монологи, исполнительница подменяет его взрывом эмоций, порой меняющим смысл происходящего, а то его и вовсе отменяющим. Это общая беда столичной сцены: на премьере «Аркадии» не раз и не два вспыхивал групповой гогот — свидетельством присутствия в зале тех, кто пришёл не понимать, но ржать.
Справедливости ради: театр предыдущими работами «Концертом для белых трубочистов» и «Хрониками Нарнии» сам спровоцировал необандерлогов. В связи с такой аудиторией: зря постановщик пренебрёг фигурой самого Байрона — его зримый образ (на портрете ли, тенью, безмолвным персонажем или ещё каким-либо способом) придал бы происходящему на сцене масштаб, который замышлял Стоппард. Пусть даже русской публике облик поэта скажет меньше, чем жителю Альбиона, — достаточно представить на его месте Лермонтова или Блока, чтобы оценить замысел драматурга. Тогда бы и сами актёры внимательнее отнеслись не только к цитируемым ими строкам Байрона, но и к той изощрённой словесной игре, затеянной Стоппардом и блестяще переданной переводчиком Ольгой Варшавер. Эта сторона представления проработана недостаточно.
Но самое ценное — внятный поворот Сергея Голомазова и Театра на М. Бронной от поверхностной развлекаловки к полнокровному повествованию, рассчитанному на подготовленную публику. Ведь сегодня большинство не только второсортных антреприз, но некогда солидных стационаров превращены в балаганы при соответствующем зрителе, которому упорно внушают, что какая-нибудь «Голая пионерка» или «Фигаро» и есть настоящее искусство. Даже былой «театр интеллигенции» — МХТ — с радостью променял верную и грамотную аудиторию на новую толпу. Среди сотен столичных театров по пальцам можно перечесть тех, кто требует к себе уважения: с «Мастерской П. Фоменко» во главе. Новой премьерой в невеликую ту флотилию включается, возобновляя славные свои традиции, и Театр на М. Бронной.
Геннадий Демин
Планета Красота